Первый раз в первый класс (продолжение)

В первой части нашей публикации мы писали о том, как пятилетняя Франсуаза, под руководством своей первой учительницы, начала осваивать чтение и письмо. Оказалось, что чтобы читать, нужно освоить учебник чтения, собственно Азбуку, познакомиться с буквами и как они согласуются со звуками, узнать и другие важные знаки, необходимые для того, чтобы прочитать «Туфли Абу Касима» — книгу, так привлекшую интерес маленькой Франсуазы.

Итак, теперь мы обращаемся к той части текста, где Ф. Дольто пишет о заключительных уроках изучения учебника чтения, когда старательная ученица уже освоила последнюю букву французского алфавита — букву Z.

«После страницы с Z(zed) шло несколько страниц без картинок, со строчками, заполненными черными значками, сначала крупными, потом помельче. Это были «упражнения в чтении». Ну и дела! Мадмуазель сказала, это «текст».

Ну, давай! Ты знаешь, что можешь!

До чего было обидно возвращаться к этим уже пройденным стра­ницам — я-то воображала, что уже добралась до конца злополучного учебника! До того самого конца, после которого, как говорила мад­муазель, я смогу читать «Туфли Абу Касима».

Как бы то ни было, надо было прочесть эти последние четыре страницы «текста».

Через неделю, которая показалась мне очень долгой, мадмуазель сказала, что теперь все хорошо:

— На этот раз ты прочла без ошибок.

 Я не понимала этих «текстов». А мадмуазель была в восторге. Воистину, взрослых понять трудно!

— Франсуаза, завтра начнем «Туфли Абу Касима».

На другой день я пришла заниматься в большом возбуждении.

— Дойдем до сих пор, — сказала мадмуазель, поставив каран­дашную пометку на пятой или шестой строчке первой главы.

— Нет, нет, до сих пор, — возразила я, показав на конец первой страницы. Она засмеялась:

— Посмотрим.

И вот я уже бубню слоги, составленные из букв, и перескакиваю через один самый непонятный слог, чтобы поскорей добраться до конца слова.

— Нет, нет, внимательней, ты пропустила слог. И мадмуазель, карандашом рисуя сверху дужки, принялась отделять слог, который мне предстояло прочесть, от следующих. Она по­правляла:

— Нет, не так «д» и «е» — это не «ед», это «де», а потом «р-е» — «ре» — «ре» и «в-о», да так и читай, «во».  Теперь читай слово целиком (она соединяла три маленьких дужки одной большой) «де-ре-во», «дерево».  Посмотри, «едрево» — это же ничего не значит.  Хорошо.

— Но ты устала, до сих пор ты читала очень хорошо, без ошибок, а теперь читаешь, как попало. Хватит на сегодня. Мы не добрались даже до ее карандашной пометки.

— Завтра пойдем дальше, но если хочешь, перепиши к себе в тетрадку письменными буквами первые строки, до этой точки.  Будь внимательна в книжке буквы не письменные, а печатные.

Писать то же самое, но по-другому было опять-таки странно, но забавно.  Мадмуазель не делала никаких замечаний. Остановившись, я посмотрела на нее.

— Пиши дальше, хорошо, правильно.

Но зачем все это?

Я очень любила мою учительницу, но совершенно не понимала, что она заставляет меня делать. К чему это нас приведет?

Помню день, когда впервые прочла без ошибок (как она сказала) целое предложение. Это было предложение, потому что оно начи­налось с большой буквы, там были запятые, на которых надо было остановиться и набрать воздух, а дочитав до точки, следовало сделать паузу.

— Хорошо, читай следующее предложение.

И мой взгляд поплелся дальше, а голос, напряженный и моно­тонный, бубнил слог за слогом слова, по которым я водила пальцем. Мадмуазель не рисовала больше дужек карандашом над строчками, не закрывала пальцем непрочитанную часть слова. Наконец я добралась до точки, за которой начиналось «с красной строки».

— Очень хорошо. Что ты прочла?

 Я показала на абзац.

— Все это.

На правой странице была картинка. И я пустилась придумывать, о чем (как мне казалось) говорила эта картинка. Мадмуазель очень серьезно и все так же спокойно сказала:

— Нет, это ты придумываешь. Это не то, что здесь написано и что ты так хорошо прочла.

— Как? (Что она имеет в виду, когда говорит «очень хорошо прочла»?) Честное слово, здесь так написано.

— Тогда читай сначала (слезы, носовой платок). Ну, не унывай, у нас получится.

— ( К чему это все?  Все время сначала,  да сначала). Нет, нет, мне больше не хочется читать.

— Ну, Франсуаза, у тебя уже почти получается. Не унывай! И я, всхлипывая, принимаюсь сквозь слезы читать полстраницы с самого начала. Невыразительная, бессмысленная вереница звуков, которые трудно произносить, тем более что мешают слезы и все время приходится сморкаться.

Дорогие читатели, которые старались научить своих детей читать, разве вам не приходилось  переживать нечто подобное, когда, казалось бы, все хорошо: ребенок буквы все знает и произносит их правильно, но оказывается, что для ребенка все они при «правильном» чтении превращаются в «невыразительную, бессмысленную вереницу звуков». Ребенок старается в точности выполнить указания учителя и сталкивается с тем,  что, он или она  «очень хорошо прочла», но не может понять, что от нее хотят, когда спрашивают, что она прочитала. Размышляя над описанием Ф. Дольто, вспоминая свой опыт освоения чтения с детьми и внуками подумала: « Может быть, дело в том, что в привычном для нас представлении об обучении, мы справедливо думаем о том, как объяснить ребенку, что значит читать, стараемся совершенствовать свой педагогический монолог и забываем о том, чтобы предоставить место для речи ребенка, чтобы он имел возможность высказать свои мысли, догадки, представления о том процессе, в котором он тоже равноправный участник. Познание всегда диалог. И дальнейший рассказ Ф. Дольто убеждает меня в этом.

«В третий, в четвертый раз читаю этот проклятый абзац, и мад­муазель, по-прежнему спокойно, спрашивает:

— Ну, о чем здесь говорится? Полно, утри слезы, высморкайся, попей воды, вот так, а теперь сначала, на запятых отдыхай. Слушай хорошенько, что читаешь.

Слушать. Слушать!  Начинаю сначала и — о чудо! Я стала слушать, что читаю, и фраза обрела смысл! Это было замечательно! Добравшись до точки, я пошла дальше, слушая свое чтение, потом, добравшись «до красной строки», начала сначала, хотя мадмуазель ничего не говорила, — просто для собственного удовольствия; сначала я читала медленно, слушала сама себя, и мой напряженный, моно­тонный голос делался увереннее, я читала уже быстрее, останавли­валась на запятых, продолжала, понижала голос на точках!  Я не хотела останавливаться, но всех уже звали к столу. Так вот что такое читать! Каждое предложение, каждый абзац что-то означают. Да, но…

За столом мадмуазель сказала маме:

— Готово, Франсуаза читает.

— Быстро научилась.

— Да, хотя Франсуазе показалось, что не очень, и я не вполне уверена, что ей это понравилось. Правда, Франсуаза?

— Нет, понравилось… просто я не знала, что такое читать. Братья спросили:

— Ты думала, это как?

  — Не знаю… Как-то по-другому.

      — Какая ты все-таки дурочка! Читать, писать — значит читать и писать, вот и все.

Они, конечно, были правы, наверное, так оно и было.

После обеда, на пляже, я подошла к зонтику, под  которым сидела мадмуазель с вышиванием.

— Скажите, мадмуазель…

 — Что такое?

 — Я хотела бы знать, как по правде учатся читать.

 — Но ты же теперь знаешь.

 — Да, потому что вы сказали, чтобы я слушала… И тогда мне стало понятно, но может быть, завтра я уже так не сумею?

— Что ты! Теперь уже не забудешь. Это все равно,  что ходить — если научилась, то уже не разучишься.

— Да, но я про то, что там написано… Хорошо, что мне понятно, но это не интересно, это не настоящие «Туфли Абу Касима».

— Нет, настоящие — это начало истории. Ты прочла первую главу.

Я задумалась.

— О чем ты размышляешь?

Я думаю, почему вы мне раньше не сказали, чтобы я слушала.

— Нет, я тебе все время говорила, но у тебя не получалось слушать, тебе наверно было слишком трудно следить глазами.

— А когда читаешь и слушаешь, это другая история, чем та, что нарисована?

— Иди, играй, завтра разберемся, что тебя смущает. А на другое утро я читала уже быстрей и понимала прочитанное, но в книге и в самом деле не говорилось о том, что я хотела узнать.

— Почему он говорит не то, что на картинке?

— Послушай, — объяснила мадмуазель, — тот, кто рисовал, сначала прочитал историю, а потом придумал картинки про то, что прочитал. Если бы ты не видела картинок, ты бы тоже их придумывала, исходя из текста.

— Но «тексты» — это же то, что было в конце учебника?

— Конечно, ты права, но история о туфлях Абу Касима — это тоже текст.

— Ах, это текст? Текст — это и есть история? (я растерялась). Тексты в учебнике были ни о чем, просто упражнения в чтении.

— Нет, это были предложения, в которых про что-то говорилось. А ты не поняла?

— Нет, там не было картинок, одни слова.

— Но это как раз и значит читать: картинки не нужны; думаешь, о чем здесь говорится, и можешь нарисовать, как ты представляешь себе прочитанное».

Так Ф. Дольто,  в беседе (диалоге) со своей наставницей открыла для себя значение книги, и возможность читать то, что рассказывает другой человек.

«Воспоминание об этой необратимой перемене осталось для меня связано с незабвенными «Туфлями Абу Касима», с теми восхищавшими меня черно-белыми «гравюрами», с плоским текстом, так отличающимся от всплеска моего воображения, порождавшего образы, которые оказались настолько красноречивы, что вызвали у меня желание и настойчивое стремление научиться читать. И это стремление, а главное, межличностные отношения ученицы и учительницы, питавшие взаимное доверие,  все это вместе взятое привело к успеху, открыло мне дорогу к культуре».

Публикацию подготовила О.Г. Варпаховская. Источник:  Ф. Дольто «На стороне ребенка», СПб, 1997, С. 181-192.